Денис Драгунский — о том, как быть персонажем книги

Каково быть литературным персонажем и всю жизнь нести на себе бремя написанной отцом книги? Легко ли видеть себя в зеркале созданной автором мифологии твоей собственной жизни? Что такое литература в современном мире? Нужны ли человечеству привычные форматы текстов с персонажами, сюжетами, романной формой и «художественными приёмами»? На эти и многие другие вопросы ответил Денис Драгунский — известный российский писатель, автор книг «Плохой мальчик», «Господин с кошкой», «Архитектор и монах», «Ночник», «Фабрика прозы» и многих других. Последняя из них — «Подлинная жизнь Дениса Кораблёва» — посвящена памяти отца, Виктора Драгунского, и воспоминаниям о Москве, семье и детстве человека, ставшего героем «Денискиных рассказов».

Встреча прошла 6 февраля в Ельцин Центре в рамках цикла «Два города», который ведёт Борис Минаев , писатель и журналист, научный консультант Музея Б.Н. Ельцина.

«Энциклопедия воспоминаний»

Денис Драгунский рассказал, что замысел «Подлинной жизни Дениса Кораблёва» созрел у него давно:

— Эта книжка — ответ на вопрос, который я задаю себе сам: кто я? Дениска из рассказов? Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу? Про меня много раз говорили: «Смотри, Машенька, этот дядя — тот самый Дениска, который кашу в окно выливал и красил управдома краской». Были люди, которые давили на эту мозоль, когда в жизни ничего не получалось: «Ну а что ты хочешь? Посмотри на себя в зеркало и пойми, что ты Дениска из рассказов, и больше никто». Что, естественно, раздражало. Эта ситуация и заставила взяться за книгу.

По словам гостя, главная трудность, с которой сталкивается писатель при написании автобиографии — определить градус искренности. Писать формально и «конфетно-карамельно» — грустно и неправильно. Рассказывать о себе предельно честно — трудно и больно, но именно эту стратегию он взял на вооружение. Выбирая способ композиции, Денис Драгунский остановился на периоде с момента своего рождения до смерти отца — 21 год, и сортировал воспоминания по алфавиту: бабушка, дедушка, квартира, комната, мама, Мишка, соседи.

«Принцы и дворники»

Дедушка Дениса Драгунского работал шофёром в кремлёвском гараже. Поэтому семья получила комнату в коммуналке в подвальном этаже так называемого Третьего дома Советов на ул. Грановского, в 300 метрах от Кремля. В квартирах верхних этажей жили Алексей Косыгин, Никита Хрущёв, Семён Будённый, Климент Ворошилов и другие политические деятели эпохи. Дети играли вместе во дворе и делились на «принцев» и «дворников». А затем семья переехала в Дом актёров Большого театра и эстрады — и социальная пирамида для Дениса перевернулась.

Вспомнив этот эпизод из биографии писателя, Борис Минаев попросил его порассуждать на тему неравенства в СССР и, шире, в истории человечества. По мнению Дениса Драгунского, в описании неравенства есть два подхода. Первый — структурный: неравенство бывает честным, потому что общество всегда делится на старших и младших, на начальников и подчинённых, на богатых и бедных и так далее, и поэтому равенства не бывает в принципе. Второй — этический, и по нему любое неравенство несправедливо.

Нынешнее неравенство, безусловно, отличается от советского, — сказал писатель. — Советское общество было «статусно-распределительным»: многое зависело от того, какую человек занимал позицию в социальной иерархии. Деньги тоже играли роль, но значительно меньшую, чем сейчас: были вещи, которые было очень трудно купить в принципе.

— В детстве я это неравенство чувствовал очень здорово, живя в подвальном помещении. Мы живём в одной комнате втроём, а наверху в восьмикомнатной квартире, которая такая же, как наша коммуналка, живёт семья из четырёх человек. И у моего друга комната для железной дороги была такого же размера, как та, в которой мы жили с папой и с мамой. Кстати говоря, из окна подвала кашу особо не выбросишь — вот ответ на вопрос, который мне задавали всю жизнь.

«Травма формирует личность»

Как «Денискины рассказы» повлияли на жизнь Дениса Драгунского? По словам писателя, он знал с детства, что эта популярная книжка написана про него, что на иллюстрациях к первому изданию герой был срисован художником Виталием Горяевым с его детских фотографий, но не придавал этим фактам большого значения.

— Я просто радовался: папа — писатель. Что такое папа писатель? Это значит, что я могу говорить про него с гордостью, что мы переехали в новую квартиру, что есть деньги, и мне могут купить что-нибудь, хотя с детства меня держали в строгости, и я донашивал перешитые отцовские пиджаки. Папа приходил в школу и читал рассказы, дети хохотали, полный актовый зал, но никто мне не говорил, что ты этот самый, кто выливал кашу или сажал котёнка в чайник. Все как-то понимали, что вот прототип, вот название, вот рассказ, а на меня лично это никак не влияло.

По словам Дениса Драгунского, вопросы начали возникать, когда он стал совсем взрослым. Вместе с тем, писатель отказался трактовать детские воспоминания как «травму». И более того, назвал «дурацкой» современную тенденцию наделять полученные в детстве психологические травмы ореолом ключевых событий, которые навсегда деформируют личность.

— Про травму мы знаем давно, из трудов Зигмунда Фрейда. Но травма не деформирует личность, она её формирует. Почему? Потому что личности без той или иной травмы не бывает. Первая травма, которую получает человек, — это травма рождения: младенец с болью вырывается наружу, он дышит и кричит.

По мнению писателя, стремление всеми способами избегать травм характерно не для всего человечества, а только для «маленького кружка околоуниверситетских европейских и американских людей». «На самом деле, это своего рода бизнес, торговля травмой. Почти каждого либо ставили в угол, либо драли за волосы, когда причёсывали, либо заставляли есть невкусный творог. И поэтому человеку так приятно читать об этом, что-то вспоминая о себе. Разумеется, речь не идёт о той травме, которая действительно калечит человека, упаси господь», — говорит Драгунский.

Писатель и цензура

Денис Драгунский по образованию филолог, занимался историей Византии, увлекался философией и социальными науками. За свою долгую жизнь он читал лекции по этнополитике, был обозревателем крупнейших изданий, работал на телевидении и даже участвовал в политике в гайдаровскую эпоху . Литература пришла в его жизнь только в начале двухтысячных: он стал много писать и издаваться уже в том возрасте, когда другие двигаются к концу писательской карьеры.

По мнению гостя, если бы он начал раньше, то ему пришлось бы погрузиться в жернова советского цензурно-издательского процесса, и он никогда бы не смог выпустить 25 книг за 17 лет.

— В советское время я занимался драматургией, но бросил. Потому что понял: с одной стороны, у меня, может, недостаточно таланта, а с другой — про то было писать нельзя, про это нельзя. Например, у меня был сценарий про верующего мальчика, который перевоспитывался в «нормального комсомольца» — притом, что по первоначальному замыслу там было совершенно другое. Но даже в этом виде сценарий не прошёл: по постановлению Госкино от 1982 года в кадре не должно быть церковного здания.

Поэтому, считает Денис Драгунский, ему повезло, что он начал писать уже в двухтысячных годах, когда можно было писать всё, что хотелось.

— При этом могу вам заранее сказать, что ничего такого особенного я не хотел. Если человеку дать свободу, это не значит, что он сразу будет бить стекла и кричать неприличные слова, — говорит он.

После 40-минутной беседы Борис Минаев передал микрофон для вопросов из зала. Один из слушателей сравнил ситуацию Дениса Драгунского с прототипом Кристофера Робина из «Винни-Пуха» и отметил, что сын Алана Милна жил отчасти за счёт гонораров отца.

— Какие-то отчисления мне поступают, но я не могу сказать, что это те деньги, на которые я мог бы прожить всю жизнь. Надо работать, — ответил писатель. — Я уже старый человек, мне 73 года — сам не верю! Я пишу себе тихонько и пишу, и даже не могу сказать, что я с этим как-то так очень специально справляюсь. Просто каждое утро сажусь за стол и чего-то там печатаю.

В завершении встречи Денис Драгунский прочитал собравшимся несколько своих рассказов.